Лес какой-то странный. По ботанике у меня всегда был слабый троячок, да и то только благодаря соседке, преподававшей мне в школе мудреную науку о пестиках и тычинках. Тем не менее, сейчас я был готов поспорить, что большинство сосен, судя по тонким и сочным стволам, совсем молодые. Непонятно было одно: как они ухитрились так вымахать! Такие тонкие и такие высокие. Метров за тридцать, наверное, не меньше. Их же любой мало-мальски неслабый ураган мог свалить одним порывом своей непредсказуемой мощи! Или здесь не дуют ветры? Явно что-то тут не так. Судя по высоте, они должны быть, вроде бы, толще.
Приглядевшись, я понял, что еще было во всем этом необычное: создавалось впечатление, будто в молодняк кто-то специально повтыкал остальные - могучие и такие же стройные, но не молодые деревья – мечту корабелов. Или… Или, наоборот, вокруг одиноких, уцелевших после той катастрофы деревьев, неожиданно вырос этот скороспелый молоднячок.
А еще – эти кусты. Я что-то не припомню, чтобы в сосновом бору росли такие кусты: громадные и густые, стеной идущие от дерева к дереву. Они словно ширмой прикрывали некие укромные уголки этого престранного леса от постороннего взгляда. На Волге, на берегу – да, было: там сосны росли вперемешку с другими деревьями и кустами. И на Дону, помню, в районе Иловли, берега такие же заросшие. Но чтобы сосновый бор – и такой кустарник…
Зашуршало, зафырчало, зашевелилось что-то вокруг. Хуже не бывает: слышать, но не видеть надвигающуюся опасность. В такие минуты бываешь готов ко всему, но к чему конкретно – неизвестно. И порой это ожидание неизвестности могло довести любого смельчака до состояния исступленно-панического страха.
Звуки повторились. Издевательски громко заколотилось сердце, недовольное тем, что его никак не оставят в покое. Шуршание раздавалось в кустах слева от меня. Или справа… Или сзади?! А может, передо мной? Не знаю. По-моему, они были везде. Будто стая каких-то существ перебегала от куста к кусту, выбирая наиболее удобную позицию для наблюдения за мной. Они не нападали, они выжидали чего-то. Пожелай невидимки напасть, для них не было бы удачнее момента, чем сейчас, когда перед ними начинающий терять над собой контроль двуногий, без когтей, без клыков. И, главное, один. Я остановился. Захотелось повернуть обратно, к избушке. А что? Сяду там внутри, и буду сидеть, пока кто-нибудь не объявится. Еда у меня пока есть, воды тоже на пару дней хватит, если экономить. Посижу, подожду, а там… Что касается тех страшилищ, то справился раз – справлюсь и снова.
При мысли о возможности повторной встречи с неизвестными существами, ладони взмокли. Я попытался отмахнуться от картинки, упрямо зависшей в моем сознании, но ничего не получалось. Даже наоборот, она подлейшим образом отрисовывалась в мельчайших деталях, напоминая мне форму глазниц тех чудищ, выражение их содержимого, щупальца, торчащие под нижней челюстью… Бр-р-р! «Овца ты, а не сталкер! Это же только начало, чего киснуть? А как же ты собираешься дальше…»
А дальше думать не хотелось. Далекое непонятное - оно иногда страшнее и неприятнее самого ужасного реального кошмара. Особенно, когда с определенной степенью вероятности можно прогнозировать, имея наглядный пример. А если судить о возможных перспективах по тому, что произошло в самом начале, всего час назад, то будущее представилось мне совсем уж в каких-то кровавых тоскливо-плаксивых тонах.
Где-то не очень далеко, словно в подтверждение моих невеселых рассуждений, раздался пронзительный собачий визг. Выпустив из руки сумку, я судорожно сжал автомат, пытаясь сориентироваться на звук. Визг, полный мучения и безнадеги, не прекращался. Так бывает, когда собаке причиняют неожиданную и невыносимую боль. Лес мгновенно взорвался разноголосьем звуков, за применение которых звукорежиссер самого посредственного фильма – даже российского - непременно получил бы «Оскара». Визг продолжался несколько секунд, затем стал переходить в захлебывающийся вой, прервавшийся предсмертным хрипом… И все. Звуки разом умолкли, словно чьи-то аплодисменты на бис, прерванные жестом выступающего. Только на этот раз «на бис» ничего не последовало: наверное, один из участников лесной антрепризы сорвал себе не только овации, но и завтрак, чем был сейчас всецело занят.
Все это время я простоял, как вкопанный, озираясь и ожидая нападения. За каждым деревом, за каждым кустом и холмиком мне чудились какие-то звуки. То ли это было результатом моего воображения, то ли в ушах еще не отзвучало эхо чьего-то прерванного существования, но мне явственно рисовались картины страшных образов, одни кошмарнее других. Недавние пораженческие мысли уже не казались проявлением слабости. Меня всего трясло. Меньше всего в жизни я считал себя трусом, но сейчас мне было страшно. А если сегодня кто и упрекнул бы меня в этом, то я с удовольствием поменялся бы с ним местами, и посидел на соседней сосне, держа наготове для самых смелых вместо автомата пакет с памперсами. Категории эдак XXXL. Или больше - в зависимости от обстоятельств.
Сколько я так простоял - не помню. Все это время я не выпускал «Гром» из рук, готовый стрелять куда и в кого угодно. Когда дрожь в теле стала утихать, руки разжались сами, выпуская ствол, полезли в боковой карман сумки и достали початую бутылку. Интересно, что я в этом процессе участвовал исключительно в качестве наблюдателя: руки подчинялись только неудержимому желанию схватить и поднести ко рту заветное средство от страха. Потом, тоже в том же качестве, я проследил, чтобы нужная часть содержимого бутылки была залита по назначению, и только после этого пришел в себя. Через минуту-другую мне было совсем даже ничего. Как неправы те, кто ратует за абсолютную трезвость! Они просто никогда не были в этом жутком месте. Ладно, нам песня строить и пить помогает. Буду идти, напевая, к черту конспирацию. Я человек сугубо городской, в разведшколе не учился, и единственное, что я умел делать абсолютно бесшумно, это думать. Поскольку мысленно передвигаться по лесу не представлялось возможным, выбор был один – идти обычным способом, ножками. Но при этом нужно хотя бы попытаться свести любые неожиданности к минимуму. Если шуметь, то и идти не так страшно, и вспугнуть кого угодно можно. Я рассчитывал, что тогда агрессивные обитатели леса выйдут на меня сами, а остальные либо затаятся, либо… Не знаю, там разберемся. Маловероятно, что убитые у избы чудища занесены в Красную книгу, как последние представители этого неприятного вида. Кроме того, нет никакой уверенности в том, что недавний лесной ор издавали более безобидные существа. По крайней мере, недавно убитая кем-то собака была бы со мной согласна, а в том, что она была убита, никаких сомнений не было: от удовольствия так не визжат и не воют. Да и с собаками встречаться снова у меня особого желания не было. В общем, иду дальше, а там будь, что будет.
Вокруг меня что-то зашебуршало, затопало, засуетилось. Будто кто-то прогнал по земле невидимую стаю каких-то встревоженных существ. «Гром» снова оказался в моих руках, готовый к нападению. Я совершенно точно мог утверждать, что это были звуки биологического происхождения, а не постстрессовые галлюцинации. Они волной накатились почти вплотную к тому месту, где я стоял, затем так же, волной, схлынули обратно вглубь леса.
Ждать чего-то еще смысла не было. В такой нерешительности, вскидывая и опуская при каждом звуке оружие, можно было простоять неопределенно долго. Нужно идти! Закинув лямки за шею, я продел в них, как в шлейку, руки, в результате чего сумка оказалась у меня за спиной. Идти так будет менее удобно, зато спину мне теперь прикрывала настоящая крепостная стена. В прочности своего костюма я убедился еще после недавней встречи в избушке, но лишняя предосторожность не помешает.
Отрегулировав ремень автомата так, чтобы тот был на уровне живота, я повесил его на шею, достал из нарукавного кармана сигарету, закурил и сделал несколько глубоких затяжек. Подняв лежащую под ногами бутылку, я втиснул ее за пояс, горлышком вниз, прижав остальную часть автоматом к телу, бросил сигарету и тронулся. Все-таки, есть что-то положительное в том, что меня никто не видит. Во всяком случае, человеческим присутствием тут и не пахло. Иначе в лесу были бы слышны не эти жутковатые звуки, а обычный здоровый хохот. Я попытался представить себя со стороны, и понял, что мыслю правильно: более нелепой картины в условиях Зоны представить себе сложно.
Сделав несколько шагов, я запел. «Старое кафе» - отличная песня: немного грустновата, но довольно жизнеутверждающая. Какая-то емкая, что ли: пара незамысловатых фраз, но куча смысла. Мы с детьми на прогулках часто ее напевали… Стоп! Не нужно об этом…
- Я за соломинку-у держусь, я верю, что сюда верну-у-усь…
При первых же строчках песни звуковые волны вокруг меня стали нарастать, грозясь превратиться в цунами, то подбираясь ближе, то откатываясь. Я, как ни старался уловить взглядом хоть какое-нибудь движение живого существа, ничего, кроме шевелящихся иногда кустов, не замечал.
- Но вот беда, за тем столо-ом, - продолжал надрываться я, выдавая очередную строчку старика-Кальянова.
После водки я вполне закономерно чувствовал себя увереннее. Мне уже было не так одиноко-жутковато, как раньше. Дозиметр, пожалев меня, икал гораздо деликатнее, решив хоть как-то поучаствовать в моем улучшившемся настроении. Я даже начал обращать внимание на какие-то детали, до которых мне раньше не было дела. К примеру, я стал замечать, что по мере моего продвижения лес становится разнообразнее. Все чаще теперь, кроме сосен, встречались дубы, ели, клены, липы – эти я мог отличать еще с детства. Но попадались и другие, названий которых я не знал.
Интересный лесок. Не лес, а ботанический сад. Странно, что не слышно привычного слуху в обычном лесу многообразия птичьих голосов. Если не считать то и дело перекликавшихся друг с другом ворон, можно было сделать вывод, что птицам этот лес, как и мне, был не по душе. Или их просто вытеснили отсюда те самые вороны. Что тоже вполне вероятно: мне уже попадались несколько этих надоедливых созданий размером с гуся. Черные, как уголь, с клювами в полтуловища, они провожали меня на протяжении всего пути с того момента, как я ступил в это чертов лес. Перелетая с дерева на дерево, вороны ни разу не садились на землю и не подлетали настолько близко, чтобы я мог разглядеть их более тщательно. Собственно, мне это было и не нужно, я только… «Погоди-ка!» Внезапно пришедшая в голову мысль безжалостно полоснула по остаткам моего мужества. Я резко остановился и непроизвольно поежился. Только сейчас я сообразил, что если увиденные мной вороны достигают столь внушительных форм, то собаки, которых я слышал, должны были быть размером с теленка! Если не больше: кто знает, как еще поиздевалась над своими представителями несчастная, невольно отравленная и съехавшая с катушек фауна, ставшая покорной служанкой новой хозяйки - Зоны! И теперь они творили вдвоем, перечеркивая предыдущие законы, по которым жила и тысячелетиями развивалась Природа. Но, поиздевавшись над формой, они оставили в покое суть своих подопечных: они не тронули инстинкты. И почетный вороний караул был, на самом деле, не чем иным, как проводами к месту трапезы. ИХ трапезы! Вороны, терпеливо отмечая каждый метр моего пути, нисколько не сомневались в том, что рано или поздно меня достанут. Не они, нет - они для этого чересчур осторожны. Меня достанут те, кто шел за мной по пятам, время от времени забегая вперед, видимо, в поисках удобного момента для нападения. Те, кто не принимали традиций «один на один», а нападали стаей, не оставляя жертве тем самым ни малейшего шанса.
Стало что-то грустно. Фантазия самым подлым образом рисовала картину вероятного окончания моего и без того не очень веселого путешествия. Заряда бодрости это не прибавило, зато прежняя уверенность, не мешая мне предаваться умозаключениям о последствиях биологических парадоксов, чуть не покинула меня по-английски. Было бы глупо позволить ей оставить себя наедине с малоутешительными мыслями и капитулирующе-предательским сердцебиением. Особенно, если знаешь, как этого не допустить. Уверенность – она как женщина: ее присутствие нужно стимулировать, и, желательно, материально, не жалея сил и средств. Особенно, средств.
Скупость в моем положении имела бы фатальные последствия. Кроме того, она никогда не входила в число моих особых примет. Сил у меня было предостаточно, поэтому я вытащил из-за пояса уже успевшее нагреться средство и стал его не жалеть. Я его не жалел и не жалел, злобно и решительно. Сделав очередной вдох, я снова продолжал не жалеть прозрачное, бьющее в нос, средство. Если бы оно было твердым, я его, так же, не жалея, грыз бы. Таким безжалостным я не был давно, и, только задохнувшись от слишком большого глотка, я остановился. Жалеть уже почти ничего не оставалось, когда сделав очередной глубокий вдох, я убедился, что мне все же удалось предотвратить побег трусливой уверенности. Она осталась со мной, и мы стали вместе плевать и на ворон, и на не прекращавшиеся все это время звуки, и на этот м…даковатый лес. Делали это, правда, мысленно, чтобы соблюсти внешние приличия, но главного я добился: теперь можно спокойно идти дальше. И я пошел, время от времени поглаживая незаменимое средство, остатки которого по-прежнему успокаивающе булькали у меня за поясом.
Погода стояла великолепная, солнце светило вовсю. Оно совершенно не считалось с деревьями, которые всячески старались помешать его осеннему сюрпризу, задерживая своими пышными кронами стремящиеся к земле лучи. Светило продолжало одаривать землю своим последним, наверное, в этом году теплом. Хорошо ему, солнцу! Не нужно выбирать, кому светить, а кому нет. Не нужно выделять кого-то, отдавая тому чуточку больше света, чем другим. И неправы те, кто придумал фразу про «борьбу за место под солнцем»: его хватит всем, кто умеет жить, не толкаясь.
